Наталья Мавлевич: «В русском языке больше слов для описания страданий, чем для описания счастья»

Янв 3 2018
На сайте казанского издания "Реальное время" опубликовано интервью с известным переводчиком, руководителем творческого семинара в Литинституте Натальей Самойловной Мавлевич.

— Поэты переводят в словесный регистр эмоции, чувства, мысли, образы, и когда это получается адекватно выразить — происходит своего рода чудо. А в чем сущность работы переводчика? Что переводите вы?

— В каждом тексте очень много слоев — его можно разбирать лексически, стилистически, фонетически, философски. Но когда человек что-то пишет, он не думает: «Мысль у меня такая, слова я для нее найду такие и загоню это еще в какой-нибудь разговорный стиль». Это все рождается органически. Вот и органичность перевода — одно из главных его достоинств.

Мы переводим не слова. Мы должны понять и почувствовать до тонкостей все уровни текста. Было бы слишком самонадеянно заявлять, что проникаешь в замысел, в эмоции автора. Но, насколько это возможно, нужно почувствовать импульс и дальше передавать именно его, а не сами слова.

Все время напрашиваются музыкальные метафоры. Перевод подобен транспонированию в другую тональность. Два языка — это две разные системы. Авторский импульс можно, как мелодию, передать в разных тональностях. Но перевод все равно будет отличаться от оригинала. Сегодня многие пытаются создать абсолютно объективный инструмент, чтобы оценивать адекватность перевода. Мне немного смешно это слушать. Для меня перевод — музыкальное транспонирование и исполнение одновременно.

С другой стороны, мне навсегда запомнилось определение, которое я когда-то слышала на лекции от Сергея Сергеевича Аверинцева. Он рассказывал о Средневековье и переводах Библии и заметил, что искусство толмача — это геометрическое построение подобных треугольников. Работая в разных языковых стихиях, мы не можем создать равные фигуры. А подобные, с одинаковым соотношением внутренних элементов, — можем, и тогда читатель ощутит импульс, заложенный автором. Поэтому перевод — это азартное занятие: сидишь и подбираешь точную мелодию.

— А если говорить о культурных ассоциациях, тех образах, идеях, страхах, которыми набита голова русского и француза, — эта разница усложняет работу переводчика?

— Представьте себе, что переводчик с русского языка читает фразу: «И скучно, и грустно, и некому руку подать». Он не знает Лермонтова, не понимает, что это скрытая цитата, и просто переводит: «Мне скучно, мне грустно, мне некого взять за руку». И что? И ничего. Но в русском читателе, стоит ему прочитать эту фразу, словно срабатывает потайная пружина, и сразу открывается целый ассоциативный ряд, связанный с этими переживаниями. У француза в ассоциативное поле не заложена строчка из Лермонтова. И наоборот, цитату, понятную французам, не всегда легко распознать, а еще труднее, так сказать, «раскрыть» ее заряд для русского читателя.

В Литературном институте мы последние несколько лет празднуем, как и наши коллеги по всему миру, День святого Иеронима, покровителя нашего цеха, 30 сентября. Устраиваем что-нибудь смешное, и всегда наше сборище имеет девиз. Одна из последних таких шуточных конференций называлась «Школа игры на рояле без струн». И там шла речь как раз о культурных кодах. Все знают, как устроено пианино — клавиши, молоточки и струны. Если культурные коды разные, то вы играете на клавишах, но молоточек зависает в пустоте, звука нет, потому что в вашем читателе нет струн, которые есть у французов. Как натянуть эти струны?

Культурные ассоциации — одна из самых сложных вещей в переводе. Чтобы почувствовать в тексте вкрапление другого стиля, нужны эрудиция и слух.

Раньше, когда не было интернета, работать с такими фразами было труднее, приходилось переворачивать горы словарей и справочников. Сегодня достаточно вставить подозрительное место в поисковик и получить результат. Поэтому так обидно, когда современные переводчики по лени, небрежности или невежеству этим не пользуются.

В разных случаях могут быть разные решения. Например, цитату из Лафонтена в устах десятилетнего мальчика в детской книжке можно, а чаще всего и нужно заменить на строчки из «Вороны и лисицы» Крылова — это даст читателю точно такую же стилистическую информацию и характеристику героя, какую во французском тексте дал бы Лафонтен.

Иногда переводчику приходится идти на рискованные решения. Мне приходилось это делать только однажды, когда я переводила Лотреамона. «Песни Мальдорора» в значительной степени держатся на смене регистров, на ассоциациях, это уже пародийный извод романтизма, тут много цитат-штрихов, например, из Ламартина. Лотреамон совсем юный, он вчера окончил школу и как любой французский школьник напичкан Ламартином так же, как мы в свое время были напичканы Некрасовым. Но на месте Ламартина в русском переводе должно быть что-то другое, что-то, за чем не надо лезть ни в словарь, ни даже в сноску. Поэтому я позволяла себе вставлять вместо Ламартина кусочки из Лермонтова периода цветущего романтизма, его абсолютно узнаваемые цитаты. У некоторых это вызывает шок. Но даже если бы мне пришлось делать научное издание, я все равно не меняла бы этого в тексте, а только дала бы объяснительный комментарий. Потому что мне важнее вызвать у читателя необходимую эмоцию.

— Начало этой эрудиции закладывается в учебных заведениях, или она приобретается исключительно самостоятельно?

— В программе нашего переводческого отделения есть предмет страноведение — это история, география, культура, обычаи, даже мода и кухня, сколько можно впихнуть в один семестр. И вот я позаимствовала у новосибирской коллеги придуманный ею специальный курс для переводчиков — он построен на ассоциативных полях. Как если бы мы писали курс страноведения России для иностранцев и при описании петровской эпохи больше внимания уделяли не Полтавской битве или построению флота, о чем сказано в любом учебнике, а тому, как Петр ножницами резал бороды боярам или как он познакомился с Меньшиковым где-то в Коломенском. Потому что в общем коллективном русском «Я» присутствует Петр с этими анекдотами. А если переводчик с русского где-то в тексте встретит упоминание о Петре и ножницах и не поймет, какая связь между царем и этим инструментом, он не сможет правильно перевести этот пассаж. Точно так же в курсе страноведения Франции собраны разные истории, легенды, песенки. Например, есть известная детская песенка про Карла Великого, в которой его ругают за то, что он придумал такую скучную вещь, как школа. Существует такая легенда, и если ее не знать, то никакой Гугл не поможет понять, за что сердит на средневекового императора сегодняшний прогульщик.

Очень важно сопоставлять школьные программы. Например, когда в каком-то рассказе или повести действует содержательница маленького отеля и вдруг она цитирует какого-нибудь классика, Расина или Шатобриана, вы думаете: «Ну надо же, какая же образованная!» А на самом деле она в школе это проходила.

Или она обращается на «вы» к своей официантке. Редактор говорит: «Как это так? Она что, такая интеллигентная?». Да нет, просто так принято. Другой пример: в одной симпатичной и не очень глубокой книжечке консьержка любила роман «Анна Каренина» и думала цитатами из него. На русского читателя это не производит никакого впечатления, все у нас знают «Анну Каренину». Но для француза консьержка, которая цитирует Толстого — все равно что наша лифтерша, которая вдруг заговорила бы цитатами из Вольтера. Как это передать?

— Переводчики говорят, что есть книги, которые убиты в переводе.

— Это запросто. Бывают переводы, убивающие оригинал. Бывают — выстраивающие нечто параллельное ему, это свойственно поэтическим переводам. А бывает, как в случае с Пастернаком, переводившим Шекспира, или Лермонтовым, переводившим Гете, что перевод мало похож на оригинал, но в то же время это нечто само по себе совершенно гениальное.

Читать полностью...